Я поднимаюсь в свою мастерскую на лифте. Со мной до четвертого этажа поднимается Н.М. Чернышев. Я очень высоко ценю и люблю его как художника и человека. Мы с ним обмениваемся несколькими словами. При свете лампы я смотрю на его лицо, благородное, честное, искреннее, красивое. Я вспоминаю его в конце 20-х годов. С ним всегда было легко и приятно встретиться и побеседовать. Он всегда был подтянут, сосредоточен и, самое главное, очень решителен и тверд в своих устремлениях. Подлинный живописец, он воспринял все лучшее, что было в прошлом в искусстве у нас и на Западе, все прекрасно знал и мог по достоинству оценить и старое, и новое искусство. Он мог восторженно, с восхищением говорить о древнерусской иконе, фреске и, вместе с тем, о западных художниках.
В те годы, когда мы познакомились, он был еще холостым, я часто бывал у него, и он мне показывал много работ, выполненных темперой, маслом, акварелью. Мне запомнился портрет его матери. Все работы того времени, которые я видел, были чистыми, искренними, в них чувствовалась трогательная любовь к тому, что он изображал; для него характерна поэтическая, музыкальная, эпическая направленность творчества. Уже в то время он увлекался древнерусской иконой и фреской в полной мере. Николай Михайлович является одним из наиболее глубоко знающих древнерусское искусство и , как настоящий художник, не повторяет его, а продолжает открывать и развивать те традиции, которые близки и созвучны нашему времени. С того времени и по сей день я всегда интересовался работами Николая Михайловича.
В начале тридцатых годов начались нападки со стороны определенной группы художников во главе с А. Герасимовым и на Николая Михайловича. Некоторые критики считали для себя подходящим случаем напасть на хорошего художника. В то время мы начали работать по контракту в ИЗОГИЗЕ. Там были разные люди, и, конечно, были и такие в руководстве и в комиссиях, которые считали, что их работа заключалась в том, чтобы хорошего художника переделать по своему вкусу. Каждый там считал, что он имеет право говорить от имени народа: это народ не поймет. Я однажды разозлился и сказал: «Вы не имеете права говорить от имени народа. Вы просто малограмотные, случайные люди в искусстве, люди, которые ничему не учились и которые не хотят ничему учиться. Да еще самовлюбленные выскочки, которые так много вреда приносят нашему искусству». Это был мой последний разговор там, после чего я ушел из ИЗОГИЗА. Кстати, там работал Сергей Васильевич Герасимов. Как-то он мне показал перед комиссией два пейзажа, которые мне очень понравились, они были написаны широко, свободно. Он беспокоился, что они из-за этого могут не пройти. Часто комиссия делала поправки, губящие работы. Все это я вспомнил, когда увидел работу Николая Михайловича, совсем не похожую на то, что он делал раньше, как по содержанию, так и по исполнению. Меня очень взволновало, что даже такой художник и то в этой обстановке начал терять свой уровень. Правда, это совпало с несправедливой критикой его работ вообще, как это постоянно тогда бывало. Я встретил Николая Михайловича и честно оказал ему, что видел его работу в ИЗОГИЗе, что считаю себя его другом и только поэтому говорю ему откровенно, что меня поразила его картина, что я не увидел и не узнал в ней художника Н.М.Чернышева, которого я очень люблю, и все в этой работе не в ту сторону, и к этой картине я отношусь отрицательно. « Я не хочу, чтобы вы на меня обижались, но считаю себя обязанным Вам это сказать, потому что я уверен, что Вы неправильно для себя начали работать. Нам нужно неотступно идти своей дорогой.» Николай Михайлович очень был взволнован и сказал мне, что никто ему еще не говорил столь обидных для художника слов: « Я на вас не обижен, даже очень Вам благодарен. Вы поступили как друг, честно все оказали; мне это очень больно было выслушать, но я и сам начинал это уже чувствовать, а теперь, быть может, Ваши слова меня подтолкнут, и я попробую, смогу ли я снова стать на свою дорогу,» - и он горячо пожал мне руку. Я ушел расстроенный. Но вместе с тем, я почувствовал, что Николай Михайлович настоящий человек, каким и должен быть настоящий художник.
Много лет спустя, когда была его выставка вместе с Фаворским, Фрих-Харом и Кардашевым на Кузнецком мосту, Николай Михайлович мне оказал: «Я вспоминаю Ваши слова. Они мне помогли тогда.»
Недавно я написал портрет его дочери Полины. Он писал в молодости стройных девушек, а теперь у него три стройные, красивые дочери, две из них способные художницы - Полина и Катя, а младшая Наташа - историк. Николай Михайлович теперь имеет признание и довольно широкое. Но я считаю, еще недостаточно его знают и ценят. Кроме того, что он замечательный, самобытный и единственный в своем роде русский художник - живописец, он имеет большие заслуги и как знаток в области древнерусского искусства. Вот ему надо было бы по заслугам быть раньше очень многих в Академии художеств.
