Вот при каких обстоятельствах произошло мое знакомство с Сашей Тышлером. Это было в начале 20-х годов. Я сидел в своей комнате в общежитии на Мясницкой, 21. Обычно меня днем не беспокоили во время работы: я вешал записку: «занят, работаю, в 6 часов буду свободен».
Именно в эти часы углубления в работу, кто-то постучал… Страшно возмущенный, я открыл дверь и увидел невысокого роста молодого брюнета, с приятной улыбкой и чудесными зубами. Он спросил: «Вы Лабас?» «Да, я Лабас». «Мне советовали с вами встретиться. Моя фамилия Тышлер. Я приехал из Киева». «Ах, вот в чем дело! Мне говорили Редько и Никритин о Вас». «А мне именно они говорили о Вас». Мы говорили несколько часов, мне казалось, что мы очень давно и близко знакомы. Условились вечером встретиться. Уже мы были друзьями. В тот вечер мы продолжили наш разговор и понимали друг друга с полуслова. На следующий день я ему показал свои работы и не сомневался, что он все прекрасно поймет и верно почувствует. Так и было. Я в свою очередь также все у него понял, и, бесспорно, мне было интересно встретить такого художника. Мы встречались под вечер почти каждый день и появлялись вместе почти всюду. К этому стали привыкать, и часто, когда я куда-нибудь приходил один, меня спрашивали: «А почему нет Тышлера?»
Позже мы начали вместе выставлять свои работы на всех выставках ОСТа и старались свои картины поместить рядом. Сначала у нас все шло великолепно, ну а потом мы вместе попали под обстрел АХРовской и Герасимовской низкопробной критики. Наши враги по искусству хотели нас поссорить, но мы не поддавались ни на какие интриги, и долгие годы дружили. Наши две фамилии часто фигурировали вместе в обсуждениях и в печати.
Тышлер - маленького роста, широкий в плечах, слегка удлиненное лицо его украшено большими черно-коричневыми глазами, довольно прямой, не очень выступающий вперед нос, в молодости он напоминал молодого бычка. У Тышлера квадратные широкие ладошки и не очень длинные пальцы, голос иногда довольно высокий, в особенности, когда он начинает смеяться, но как только «игривое» настроение у него пропадает, голос сразу становится ниже. Ничего трагического, ничего драматического в личности Тышлера в молодости не было. Наоборот, он был веселым, шумливым, а иногда даже довольно нахальным молодым человеком, в особенности с девушками; у него был наступательный характер, он много смеялся, пребывал часто в беспечности и легкомысленном состоянии, но в это же время у него появлялись часто далеко не веселые картины и рисунки, он даже любил изображать страшное, что часто вызывало удивление. Где это лежит у него? Где спря¬тана внешне невидимая сторона Тышлера, откуда все идет? Налет театральности был у него всегда, это его органическое свойство, которое в дальнейшем вылилось в профессию театрального художника.
1964 г., ноябрь. Я сегодня прогулялся с Тышлером. Почему-то мрачным и разочарованным мне он показался, по всей вероятности сказывалось его плохое самочувствие. Он мне рассказал, что Эренбург по-прежнему, как и при Хрущеве, не пользуется поддержкой. Его плохо печатают, и тот человек, от которого это зависит, в свою очередь больше всех других любит Дейнеку. Это все-таки говорит в его пользу. Надо набраться терпения, будем надеяться и ждать.
3 июля 1983 года. Последняя встреча с Сашей Тышлером незадолго до его смерти. Я шел домой из мастерской, был сырой, холодный день. Я увидел сидящего на скамейке перед нашим домом в садике человека. Издали я не сразу узнал Сашу, так он изме¬нился. Но когда я подошел ближе, ужаснулся - так он выглядел: лицо было осунувшимся. «Саша, здравствуй, - сказал я, - почему ты сидишь на скамейке, здесь сыро и холодно, разве можно после воспаления легких?» «Ничего, - тихо сказал он, - хочется подышать воздухом.» «Как ты себя чувствуешь?» «Очень плохо, - ответил он и сказал, - садись на минутку, сейчас пойдем домой.» Я сел рядом и увидел его близко. Глаза у него были воспалены, кругом красные круги. Лицо бледно. Он страшно похудел, взгляд погибающего человека, мне стало ясно, что жизнь его заканчивается, трудно мне было скрыть то тяжелое чувство, которое я испытывал. Вероятно, он понял, а я постарался его ободрить и сказал: «Пойдем, Саша, ты можешь опять простудиться, ведь у тебя было воспаление легких недавно». «Все равно уже ничем не поможешь, - ответил он, - я живу и держусь только на лекарствах. Мне вообще не везет, другие заболевают и умирают, а я вот мучаюсь и мучаюсь. Все уже никуда не годится, и ноги не ходят», - и он стал понемногу вставать. Я ему помог, взял под руку, и мы пошли к нашему дому. С трудом и очень медленно он передвигал ноги. Я его поддерживал на лестнице и довел до квартиры. Грустно было на душе. Куда ушло его здоровье? Куда девалось его беспокойство, его жизнелюбие? Грустно, грустно видеть, как угасает человек. Тышлеру 82 года, это конечно, не мало, но я не могу примириться с законами природы. Вот она беспощадная старость, вот она не за горами смерть. Я пришел домой, мне очень грустно писать эти строки о моем товарище по искусству и по ОСТу и по юношеской нашей дружбе. Это была наша последняя встреча.