Первое, что обращает внимание - это худоба Николая Николаевича, шея с кадыком, ясно проступающий череп, очень обнаженно чувствовалась форма головы, лба. У него чуть ироническая улыбка, небольшие усы, немного прищуренные глаза. Он говорит законченными отчеканенными фразами, с пронзительным остроумием, у него мгновенная реакция в разговоре. Одним словом или фразой он мог придать всему совсем другой неожиданный поворот: разговор был серьезный, а теперь всех душит смех и никак никто не может остановиться. Николай Николаевич не был беспечным весельчаком, наоборот, он мог показаться даже угрюмым и нервным, но сдержанным. Редко он срывался, и тут открывалась совсем другая сторона. Горячий, резкий, нервный - он мог наброситься и разнести. И здесь его остроумие приобретало вид жесткого оружия.
Военная выправка придавала ему чеканность в движении. Николай Николаевич не выпускал карандаш из рук. Собрание, диспут, решаются важные вопросы - он рисует, но все слышит и все запоминает, у него была редкая память, четкость в выполнении своих обязательств. Я с ним вместе вел курс на графическом факультете. Его неистощимый юмор был в противоречии с некоторой холодноватостью, несколько отчужденным видом. Он всегда был в форме, подтянут, несмотря на то, что одет небрежно.
Купреянов сомневался в своем творчестве: его поиски не всегда давали быстрые результаты, к тому же, он был скрытным в своих чувствах и переживаниях. Помню, когда я был в Крыму и встретился там с его женой, она мне рассказала, что Николай Николаевич в тяжелом состоянии: ему казалось, что у него не идет работа. Она меня просила, чтобы я не говорил ему о своей работе здесь, а сказал бы, что просто приехал отдыхать. У Купреянова были полосы разочарований.
Однажды он был у меня в мастерской. Я ему показывал свои работы. Он ко мне хорошо относился и, посмотрев, сказал: «А я могу только рисовать с натуры, вот и все. Это мне мало, а я иначе не могу. Я хочу писать красками, мечтаю серьезно о живописи... Я хочу писать...» Я его спросил тогда: «Ну, что же Вам мешает? Возьмите холст, масляные краски и начинайте». «Да, - ответил он, - но у меня нет мольберта, да и где его достать. Как же я буду писать маслом?» Тогда я ему предложил взять у меня мольберт: «У меня есть два, возьмите один, могу подарить, и пишите на здоровье». «Вы говорите серьезно? Тогда большое спасибо!» Как все просто оказалось. Он взял большой мольберт и, сразу попрощавшись, понес его вниз, спускаясь с 9-го этажа. Я видел с балкона, как он его весело тащил и торопился. Как часто бывает трудно перешагнуть какой-то рубеж, иногда даже незначительный, и как иногда какой-то случай может приблизить к желанной цели. У меня было так, и я с грустью об этом подумал, когда смотрел на его уменьшающуюся фигуру, несущую на себе мольберт.
Один раз Николай Николаевич на меня рассердился. Он был художественным редактором журнала «Авиация» и предложил мне сделать рисунки - иллюстрации к рассказу. Я не очень охотно взялся, мне не хотелось прерывать живопись, но он настоял, и я согласился. Купреянов назначил срок - один день, но не сказал, что нужно принести рисунки уже утром. На занятиях в институте мы встретились. Первый вопрос был его - где рисунки, принес? Я говорю, что не совсем еще готовы. «Как это не совсем? - поднял он голос,- Мне это нравится...не совсем... Что же, журнал из-за Вас не выпускать? Вы обязаны сделать, это черт знает что такое...» Он был в бешенстве, и я почувствовал, что это очень серьезно и сказал: «Вы успокойтесь, Николай Николаевич, я Вас не совсем правильно понял, но даю слово, что к пяти часам рисунки будут у Вас». Я ушел и в четыре часа принес ему рисунки. Он очень был доволен и рисунками и тем, что я выполнил обещание. Мои рисунки были тогда напечатаны.
Мы очень дружно вели занятия на II курсе графического факультета. В.А.Фаворский, будучи ректором ВХУТЕМАСа, особенно ревностно относился к графическому факультету. По его предложению мы объединились для совместной работы. Я не был учеником В.А.Фаворского, но для него это не имело значения. Из молодых художников я тогда только один преподавал на графическом факультете, на II-м курсе.
Возвращаясь опять к Н.Н.Купреянову, мне хотелось бы сказать о его работах. Они выставлялись на всех выставках ОСТ и занимали свое место. Они поражают динамичностью, обобщенностью и широтой решения и, главное, эмоциональной насыщенностью. Они долго пролежали в запасниках и только недавно начали появляться на выставках. Но молодежь его еще недостаточно знает, да и широкий зритель совсем мало. Николай Николаевич рано трагически погиб. Купаясь, он утонул в 1933 году. Это была первая смерть среди наших товарищей по ОСТу. Она нас застала врасплох; мы были потрясены.